«Я дружбе верен стал»

Казалось бы, вышедшая в этом году книга «КОГДА НЕ БУДУ Я ПОВЕШЕН» логически восстанавливает некоторые биографические моменты его поездки по нашей губернии, в частности, затронув и объяснив причины посещения поэтом болховского имения Плещеевых. Между тем даже среди земляков появляются литераторы продолжающие, вопреки здравому смыслу, упорно требовать документального подтверждения пушкинского маршрута. Закоренелый педантизм этих авторов был бы понятен, если бы вообще такие документы существовали. Лично я знаю лишь один документ, посвящённый этой поездке, который в пушкинистике, в основном, величают подорожной. Всё остальное – либо письма, либо письменные и устные воспоминания. По ряду моментов многие из них подвергаются сомнению. Этого, кстати, не избежали и путевые записки самого Пушкина, изданные впоследствии под названием «Путешествие в Арзрум». Поэтому, для объективности и истины, здесь применим как раз метод исторической реконструкции и анализа.

К Пушкинскому дню России один из очерков книги «…На Калугу, Белёв и Орёл» был выложен на сайте «Болхов.ру», но пушкинский проезд в нём через Болховский уезд как бы оборван и в основном ограничен самим городом без логического разбора основной цели болховского маршрута – плещеевского имения. Сегодня представляю его продолжение – «Я дружбе верен стал».

«… Какой святой, какая сводня

Сведет Жуковского со мной?                                                                              

Скажи – не будешь ли сегодня

С Карамзиным, с Карамзиной?»  

                          Пушкин. Из  «<Записки к Жуковскому>»

От Болхова на Орёл на Генеральной карте Орловской губернии 1822 года нанесена лишь одна почтовая дорога, проходящая тем же путем, как и ныне существующая. Однако, по всей видимости, из города по ней, Пушкин выезжать не стал. Причина отклонения его маршрута объяснена в очерке «…На Калугу, Белёв и Орёл» – заезд в имение Плещеевых Чернь. Нужно представлять, что под этим словом понимается село  Большая Чернь Болховского уезда. Находилось оно на берегу речки Нугрь (Нугра) выше по течению, но не в 11 верстах от Болхова, как пишет В. Емельянов в своих «Записках орловского краеведа», а чуть далее – в 17-18 верстах на юго-запад. В том направлении выезд из Болхова шёл с Одерской площади в сторону Карачева по старому большаку, носившему название Свиного шляха.

Собственного говоря, свернув на эту дорогу, Пушкин напрямую направился в  места обитания своих предков, ведь «нарочитые ж родословные люди» Ржевские как раз и владели этими землями в XVII веке. В качестве доказательства этого можно рассказать известную болховчанам необычную историю из записей Н.И. Хитрово 1827 года (дополненных корнетом кн. Голицыным) по документам «Архива сельца Сурьянино», и изданных в 1890 г. под названием «Краткое генеалогическое описание рода дворян Юрасовских со времени приезда их в Россию в 1642 году». В начале этого описания повествуется о жестоком эпизоде смутном времени, когда литовцы и поляки «В поместье боярина Ивана Ржевского, что в 15-ти верстах от г. Болхова, … зверски перерезали почти всех людей и сожгли всю деревню». Этим боярином был отец Ивана Ивановича Ржевского (пращура Пушкина), который в годы смуты активно сражался под Болховом с литовцами (см. А.Е. Венедиктов «России сердце не забудет», 2014, С.24). При данном жестоком набеге литовцы полонили дочь боярина (видимо, ещё ребёнком). В записи об этом есть такие подробности: «Изустное предание говорит, что во время этого поступка несчастная боярышня защищалась иконою Казанской Божьей Матери, но изверги, схватив икону разрубают её саблею на две части. Несчастная вырывается из рук злодеев, бежит к разрубленной иконе и едва успевает поднять её. Эта разрубленная икона хранилась у неё во время её тридцатилетнего пребывания в Литве, от неё перешла в род бояр Ржевских, а по кончине одного из них – в род бояр Плещеевых». Тридцать лет в Литве – это не шутка, почти полжизни! По мере  взросления Ржевская  пленила сердце литовского магната Мартина Юрасовского и стала его женой, однако после гибели мужа в сражениях с крымскими татарами богатая вдова с двумя сыновьями 5 мая 1642 года возвратилась в  отечество с подарками и прошением к царю о покровительстве. Царь внял её просьбе и вернул родным в болховские владения.

Из всей этой истории выделим то, что легендарная икона рода Ржевских была почему-то передана в род Плещеевых. Какая же тут связь? А связь,  в общем-то, чисто географическая. Хорошо известно, что в начале XIX века Плещеевы владели имением Большая Чернь, но до них это село,  Рождественское тож, принадлежало как раз роду Ржевских. К примеру,  Христорождественский храм в селе  был построен помещицей Ржевской Анной Михайловной в 1747 году. В «Историческом описании церквей, приходов и монастырей Орловской епархии » есть запись: « … В церкви есть чтимая, почитаемая за чудотворную, икона Казанской Божьей Матери. Данных к определению степени её древности, к сожалению, не имеется; лик Богоматери написан в размере больше, чем обыкновенное человеческое лицо. Не сохранилось сведения и о том, когда и кем была написана эта икона, и по какому поводу устанавливалось празднование в честь её...». Не об одной ли и той же иконе идёт речь?

Обратим также внимание на то, что, согласно Венедиктову (2014 г., С. 57)   после гибели в Чигирине воеводы Ржевского раздел владений отца сыновьями происходил в селе Богословском или иначе Злынь (хотя по картам оно носило название Богоявленского, однако по фондам орловских церквей, об. ф.101, 5501 д., 1767-1924 гг., значится как Богословское). В настоящее время село Большая Чернь входит в Злынское сельское поселение, что тоже говорит за то, что владения Ржевских концентрировались в данном районе уезда. К тому же 15 вёрст, отмеченных в придании, тоже подходят для данного места: село по прямой от Болхова как раз в 15-ти верстах.          

Вот в эту самую Большую Чернь и направлялся  поэт, возможно, совсем и не подозревая о том, что это бывшие земли его предков. Тем более, что само село в то время принадлежало младшему из сыновей Александра  Плещеева (1778-1862) – Петру Александровичу,  молодому 24-летнему барину, весёлому и живому, как и его отец.  Считается, что отец после смерти жены в 1817 году проживал в основном в Петербурге, где с ним в те времена и познакомился Пушкин. Хотя имение Плещеева, доставшееся ему от родителей, – село Знаменское, было рядом и, похоже, не пустовало летом, поскольку в его биографии опубликованной  в  «Русских портретах XVIII и XIX веков» сказано: «Во время своего вдовства и после второго брака он продолжал устраивать роскошные праздники и предаваться разным причудам в своём имении Знаменском, близ Черни».  

Кто такой был Александр Алексеевич Плещеев, я думаю читателям подробно разъяснять не надо. В очерке «Смеяться право не грешно», или Забытый юбилей» (2018 г.), посвящённом  ему, где разбирались некоторые места его биографии, я отметил, что А.А. Плещеев не был забыт, поскольку в своё время музыковед Александр Глумов сделал его героем трилогии своих романов: «Юные вольнодумцы», «На рубеже века» и «Судьба Плещеевых»,  о нём есть информация как в биографиях и книгах связанных с творчеством В.А. Жуковского (В. Афанасьев, М. Бессараб, Р. Иезуитова и др.), так и в изданиях, описывающих пушкинское окружением (В. Вересаев, Л. Черейский, В.Соколов). О Плещееве писали и орловские краеведы П. Сизов, В. Власов, А. Венедиктов и др.

Каждая из этих работ ценна, но в рассматриваемом нами вопросе Плещеев-Пушкин, я бы выделил очерк Вадима Соколова «Капельмейстер коровьей оспы» из книги «Рядом с Пушкиным» (1998). Вот что автор говорит  во вступлении к нему: «В человеческом муравейнике не было, нет и никогда не будет абсолютной свободы, ибо всеми нашими поступками руководит общественный опыт, ибо каждый из нас испытывают влияние людей, с которыми живёт и трудиться, и точно также влияет на других. Пушкин тоже не стал бы Пушкиным, если б жил в вакууме. И это можно доказать хотя бы одним, маловажным на первый взгляд примером. Я имею в виду треугольник Плещеев-Жуковский-Пушкин».

Жуковский и два его друга «негра»

Ближайший наставник и друг Пушкина Жуковский, впитавший атмосферу чернских праздников при длительном тесном общении с весёлым и неутомимым на выдумки Плещеевым, писавший  шуточные пьесы с затейливыми названиями и стихи, выпускавший рукописные газеты, заразил этой любовью к шутовству и созданное им литературное общество «Арзамас». По мнению Жуковского в самой основе  его лежала «буффонада»  и «галиматья»: «Мы объединились, чтобы хохотать во всё горло, как сумасшедшие…».  Вдохновенные развлечения в плещеевской Черни с будущим Чёрным Враном прямым путём привели его к этому арзамасскому буффонству, на что указывал ещё М.И. Гиллельсон  в работе «Молодой Пушкин и арзамасское братство» (С. 70). Пушкин это братство и дружбу познал сразу после лицея и высоко ценил всю жизнь. Тогда же в 1817 году познакомился он, естественно не без участия Жуковского,  с тёзкой Плещеевым. Причём ко времени знакомства, пожалуй, можно отнести их совместные коллективные стихотворные экспромты в Царском Селе  – «Писать я не умею» и Князю П.А. Вяземскому («Зачем, забывши славу»), поскольку стихи эти  с автографами знаменитых поэтов Батюшкова, Пушкина, Жуковского и строчками А.А. Плещеева датированы  4 сентября. А известно, что в июле и почти до конца августа Пушкина в Петербурге не было, он был в Михайловском («Летопись…», т. 1, С. 116-118), в то время как Плещеев появился после смерти жены в Петербурге именно в августе 1817 года (А. Венедиктов, 2014 г., С. 158, 162).  И хотя первый экспромт кажется в целом довольно простым, всё же в нём видны сердечные чувства двух тёзок. На восторженное искреннее восклицание молодого Пушкина – «Я дружбой пламеню,/Я дружбе верен стал», потерявший  жену Плещеев откликается откровенным признанием: «Мне дружба заменяет/Умершую любовь!». Умиротворяет же двух своих друзей Жуковский: «Пусть жизнь нам изменяет; /Что было – будет вновь».         

Держа путь в Большую Чернь в мае 1829 года, Пушкин вряд ли забыл об этих строчках 12-летней давности (свои стихи он всегда прекрасно помнил). Да и контакты с Плещеевым и его семьёй были у поэта, как до ссылки, так и после. Указаны они и в справочнике Л. Черейского (С. 333), и в «Летописи…» (т. 1 – С.120, 158; т. 2 – С. 274, 276, 277; т. 3 – С. 122; т. 4 – С.138-139), и в воспоминаниях А.П. Керн по 1819 году (в «Летописи…» не зафиксировано, т. 1 – С. 148).  Вообще же если заглянуть в итоговый том «Летописи…», то в «Указателе имён» Плещеев кратко характеризуется как «поэт-любитель, мело­ман и композитор, родственник Н.М. Карамзина» (т. 5, С. 240),  а вовсе не как близкий друг и родственник поэта Жуковского. Но здесь, как раз, «Летопись…»  очень даже права, поскольку кроме, отмеченного Соколовым  треугольника Плещеев-Жуковский-Пушкин, существовал не менее важный треугольник Плещеев-Карамзины-Пушкин.  

Если, разобрать те перечисленные зафиксированные встречи, что были у Пушкина с Плешеевым, то большинство из них связано с посещением обоими семейства Карамзина. Даже приведённый стихотворный экспромт поэтов в 1817 году имеет отношение к визиту этих арзамасцев к своему «путеводителю и вождю» – Николай Михайловичу Карамзину, проживавшему в Царском Селе (см. Венедиктов, 2014, С.162-163).

Для Пушкина члены семьи Карамзиных были близкими друзьями практически на протяжении всей его жизни. Для Плещеева же  Н.М. Карамзин был в какой-то степени и наставником, поскольку в молодой период его жизни тоже был очень дружен с его родителями. Причём тесное их общение происходило не только в столице, но и в Орловской губернии, как раз в Болховском уезде, где и имелось во владении отца А.А. Плещеева то самое село Знаменское (216 крестьян), которое уже упоминалось выше.

Старый треугольник – родители Александра Плещеева и Карамзин[1]

Впервые приняло оно Карамзина в 1787 году, а затем два года, в 1793-1794 гг.,  укрывало писателя во время репрессий на московских масонов и Н.И. Новикова. Именно в Знаменском им пишется известное стихотворение 16-летнему сыну своих друзей –  «Послание к Александру Алексеевичу Плещееву». «Имя Пушкина всё время приходит в голову, когда читаешь карамзинское послание Александру Плещееву. Почему? Перед нами – прославленная «онегинская строфа», неотрывная от имени Пушкина: она, несомненно, внушена великому поэту Карамзиным» (Евгений Осетров «Три жизни Карамзина», С. 167)[2].  Желающие подробно познакомиться с болховским периодом в судьбе Карамзина могут обратиться к книге Ю.М. Лотмана «Сотворение Карамзина»,  где ему посвящена целая глава «В Знаменском». Замечательна публикация о том же  – «Можно быть счастливым в Знаменском…» орловского краеведа В. Власова. 

Уж коли об этом периоде так хорошо осведомлены наши современники, то Пушкину и сам бог велел всё это прекрасно знать, ведь он общался не только с главой семейства, но и Софьей Карамзиной, его дочерью от первого брака и двоюродной сестрой Александра Плещеева. Родственником писателя Плещеев стал через семь лет после «Послания…» в 1801 году, когда его мать, Настасья Ивановна, давний друг Карамзина стала его свояченицей, поскольку женился он на её сестре Елизавете Ивановне Протасовой.  Софья, дочь будущего историка, родилась тоже на Орловщине через год после свадьбы в селе Бортном Мценского уезда (получено Карамзиным в качестве приданого жены). При этом его супруга от послеродовой горячки скончалась. Так что давние близкие отношения с писателем и его семьёй у Плещеева были, можно сказать, в крови. Естественно, что Пушкин, часто бывая у Карамзиных, сталкиваясь и общаясь с семейством Плещеева, был в курсе всех этих прежних жизненных орловских перипетий. И своим дружеским чувствам с послелицейской поры оставался по прежнему «верен».  Подтверждает эту истину и тот факт, что после возвращения из своего кавказского путешествия в конце 1829 года в перечне ряда близких ему лиц и иностранных дипломатов для рассылки визиток к Новому году Плещеев стоит даже раньше Карамзиных («Летопись...», т. 3, С. 122).

В 1829 году об отъезде Пушкина из Петербурга в Москву, а затем на Кавказ прекрасно знали близкие друзья и, естественно, Жуковский и Карамзины, а через них  Плещеев. Все это можно найти в «Летописи…», из  которой  видно, что в марте перед отъездом поэт был у Жуковского и передал ему  беловой автограф «Бориса Годунова» (т. 3, С. 24), в феврале читал «Полтаву» на обеде у Карамзиных, а буквально перед самым отъездом получил от Е.А. Карамзиной письмо с пометкой  «Bon voyage, M-r Pouchkin. 10 mars» <Счастливого путешествия, месье Пушкин> (т. 3, С. 17, 26). Наверняка с ними делился он и планами своего маршрута. Зная, что путь его будет пролегать через Орёл, естественно, посоветовали они заглянуть в Большую Чернь к Петру Плещееву, а, возможно, и передали письма к нему.

Думаю, что Большая Чернь привлекала Пушкина не только тем, что являлась территориальным истоком арзамасского шутовства, но и для своего времени родиной шедевров русской поэзии, каковыми на начало XIX века были известнейшие и всеми ценимые вещи В.А. Жуковского как «Певец во стане русских воинов» и «Светлана».  О «Певце…» по понятным причинам везде писали, что написан он в лагере при Тарутине, пока в конце XX века в процессе подготовки «Полного собрания сочинений и писем» В.А. Жуковского филологи не докопались, до места его создания[3]. То же самое можно сказать и о балладе «Светлана», которая более века относилась по срокам её возникновения в 1808-1812 годам. Однако эти недоразумения однозначно разрешились в первых томах ПССиП Жуковского (т.1, 1999, С. 596-597, 606  и т. 3, 2008, С. 285-286). Этим плодовитым местом оказалась плещеевская Большая Чернь.[4] Сам автор естественно это знал и, скорее всего, посвятил во всё и ближайшего друга. Со «Светланой» же Пушкин был связан не только онегинскими строками, но даже своим арзамасским именем «Сверчок» («Крикнул жалобно сверчок, // Вестник полуночи»), впрочем, также как и Плещеев «Чёрным  Враном» («Черный вран, свистя крылом, // Вьется над санями»).

Дополнительным стимулом для того чтобы завернуть в Большую Чернь к Плещееву была относительная близость города Орла, где Пушкин собирался встретиться с Ермоловым. Генерал был ему незнаком, но знаменит, поэтому после трехсуточной езды необходимо было отдохнуть, привести себя в порядок и выглядеть свежим.

При рассмотрении мотивов посещения Пушкиным Большой Черни я не коснулся вопроса, на который упирал Венедиктов в своей книге, об умолчании заезда к Плещееву по причине того, что семейство было затронуто декабрьскими событиями. Данное предположение считаю не столь существенным и определяющим. С Плещеевым-отцом он в Петербурге открыто общался, а владелец имения Пётр Александрович участия в декабристском движении не принимал.  Непосредственно связанных с декабристами братьев Плещеевых – Алексея и Александра на тот момент в Черни не было. В общем, конечно, сам текст пушкинских записок лаконичен в силу скрытности и желания утаить маршрут, но вряд ли это утверждение, которое явно применимо для других мест, можно отнести к плещеевской усадьбе. Просто общий принцип затронул и этот путь, поэтому и нет его упоминания в пушкинских записках.

Путь выезда Пушкина из Болхова на плане 1820-х годов        

Выехав из Болхова с Одерской площади, проехав Карачевскую, мост через болховскую речку Катениху (Пересыханку), длинный участок новой дороги вдоль реки Нугрь до реки Орса и мост через него, Пушкин оказался на древнем пути, ведшем в «мать городов русских», и имевшем старинное название – Свиной шлях.[5] С него по современной дороге можно свернуть в Большую Чернь после Руднево. Такой же съезд на просёлочную существовал и 1820-х годах, до него нужно было проехать  примерно 14 вёрст. В принципе в Чернь можно было попасть и другими просёлками, например, своротив со шляха за Уткино, которым, кстати, ещё владел прапрадед Пушкина Юрий Алексеевич Ржевский, в районе Калининских дворов. Но экономия пути при этом значительной не будет.

Варианты пушкинского проезда до Б. Черни и выезда на почтовую дорогу к Орлу

(спецкарта Шуберта 1824-40 гг.)

В найденном сообщении о пребывании Пушкина в имении Петра Плещеева сказано, что он погостил несколько дней. Скорее всего, это до некоторой степени преувеличение, связанное с тем, что он заночевал в имении, т.е. чисто календарно получается как бы два дня. Некогда ему было гостить, впереди ждал Кавказ. Да и в первый день прибыл он вечером и, видимо, уже в потёмках.

5-е мая 1829 года Пушкин, похоже, провёл у Плещевых.  К сожалению, официальных сведений об этом в пушкинской биографии нет. Кроме Черейского, сославшегося всё на ту же газету «Орловский край», да ряда краеведческих  материалов,  по этому поводу идёт глубокое молчание. Но простой жизненный здравый смысл, говорит за то, что, вероятнее всего, данный факт всё-таки имел место.

О хозяине имения Пётре Александровиче Плещееве остались лишь лестные и приветливые отзывы, которые можно найти в письмах  и воспоминаниях. В данном случае  вполне подойдёт короткая характеристика из письма друга Жуковского А.П. Елагиной от 21 марта 1838 г.:  «на этого крепкого душою и телом человека положиться можно во всем, как на брата» («Переписка В.А. Жуковского и А.П. Елагиной: 1813-1852», С. 443). Довольно интересны и эпизоды воспоминаний о Петре Александровиче внучки Маши Протасовой и доктора Мойера – Марии Васильевны Беэр, где он назван «рыцарем без страха и упрёка» («Семейная хроника Елагиных-Беэр. Воспоминания»).  

Л.А. Черейский полагал, что с Пушкиным  П.А. Плещеев общался при посещении брата в Благородном пансионе при Петербургском университете, где он учился вместе с его братом Львом. Но они вполне могли встречаться и в доме его отца в Коломне у Кашина моста, у которого проживал Жуковский после переезда в 1817 году семейства Плещеевых в Петербург, поскольку именно там действовал известный литературный салон под названием «субботы Жуковского» (здесь же бывал у них и Н.М. Карамзин). Да и анонимный автор в газете «Орловский край» указал на то, что познакомил и свёл их вместе всё тот же Василий Андреевич.       

В историко-географической оценке  пути Пушкина через Чернь А.Е. Венедиктов пишет: «… старая дорога, связывающая Болхов с Орлом, проходила через многолюдные сёла Борилово и Злынь, а от них рукой подать до Черни…».  Вообще-то на всех картах и во всех дорожниках конца XVIII  и начала XIX  века в качестве основной дороги из Болхова до Орла указана всё та же, что и теперь – через Новый Синец и Каменку (на ПГМ 1785 года она тоже выделена жирной линией). Это хорошо видно и из приложенного выше фрагмента спецкарты Шуберта. Однако вполне понятно, что дороги между городом и крупными сёлами существовали, хотя и были проезжими. Насколько часто они использовались для проезда на Орёл – сказать трудно. Хотя чисто географически видно, что основная почтовая дорога от Болхова вначале несколько отклоняется от истинного направления на Орёл в сторону юго-востока, а Борилово и Злынь лежат по направлению Орла на юг, возможно, что этим и пользовались для спрямления пути.

Как же выезжал Пушкин из Большой Черни?  В своём исследовании маршрута Пушкина по Орловщине В. Емельянов в «Записках орловского краеведа» описывает это так: «Тут возможны два варианта. Как раз в непосредственной близости к Большой Черни заканчивался сохранившийся до наших дней участок древней Свиной дороги. Пушкин мог поехать по этой просёлочной дороге, а затем, свернув на большую Наугорскую дорогу добираться до Орла выезжая на Полесскую площадь. Однако, более вероятен другой путь – вернуться в Болхов».

Что на это можно сказать!? Вполне понятно, что назад ему было возвращаться незачем. К тому же, как показывает спецкарта Шуберта, до болховско-орловской почтовой трассы от Черни можно было добраться и через Злынь на Знаменское и Новый Синец. Дорога от Злыни на Знаменское, оказывается, была в то время. Теперешний путь от  Злыни лежит сразу на Каменку, но на карте тех времён её что-то не наблюдается, хотя точность её низкая и могли быть ошибки.

В любом случае мне представляется, что Пушкин не мог не посетить Знаменского  – места пребывания Карамзина, память о котором он чтил. К тому же, возможно, что в Знаменское на летний отдых уже приехал из Петербурга сам Плещеев, владелец имения – отец Петра Александровича. Он с прошлого 1828 года находился в отставке, поэтому от питерских дел был свободен. Выезжал Пушкин из Черни, скорее всего, на плещеевских лошадках (обширные конюшни усадьбы сохранились до сих пор) и, возможно, с кем-нибудь из самих Плещеевых в виде чичероне. От Знаменского до почтового большака Болхов-Орёл, который был участком Харьковского тракта на Кавказ, было близко – всего лишь 5,5 вёрст, но Новый Синец не был почтовой станцией, хотя вольные ямщики там, наверное, были. Возможно, что плещеевские лошадки его добросили и до станции Каменка.

В любом случае Пушкин к 8-ми утра следующего дня был в Орле. А от Черни до Нового Синца (через Злынь и Знаменское) проделал он 24 версты, да и от Нового Синца до Орла примерно 38 вёрст. И был этот день в Орле по нашим расчётам, вовсе не 3-м мая, как повествует «Летопись…», а 6-м мая 1829 года – средой.       

Источники:

1. Хитрово Н. И. «Краткое генеалогическое описание рода дворянъ Юрасовскихъ со времени прiѣзда ихъ въ Россiю въ 1642 году,1642-1892» / сост. в 1827 г. Н.И. Хитрово; испр. и доп. в 1890 г. корнетъ кн. Голицын. - Москва: [Тип. М.П. Щепкина], 1890 г. – С.3-4
2. «Историческое описание церквей, приходов и монастырей Орловской епархии». Т. I: Болховский-Кромской уезды. Орел: Издание Орловского Церковного историко- археологического общества, 1905. – С. 32
3. Венедиктов А.Е. «России сердце не забудет», Изд. 2-е испр. и доп., – Орёл: «Картуш», 2014 г. – С. 57, 158, 162-163
4. «Александр Алексеевич Плещеев» // «Знаменитые россияне XVIII и XIX веков. Биографии и портреты»: По изданию «Русские портреты XVIII и XIX веков» в.к. Николая Михайловича Романова – СПб: Лениздат, 1996 г. – С.617-618
5. Рыбников В.К. «Смеяться право не грешно…», или Забытый юбилей»: очерк 20.08.2018 http://www.bolhov.ru/publications/smeyatsya-pravo-ne-greshno-ili-zabytyj-yubilej
6. Соколов В.Д. «Капельмейстер коровьей оспы» // Вадим Соколов «Рядом с Пушкиным. Портреты кистью и пером», ч. 2-я, М.: «Тверская, 13», 1998 г. – С. 178
7. Гиллельсон М.И. «Молодой Пушкин и арзамасское братство», Л.: Наука, 1974 г. – С. 70
8. «Летопись жизни и творчества А.С.Пушкина», М.: Слово/Slovo, 1999 г. – т. 1, С.116-118, 120, 148, 158; т.2, С. 274, 276, 277; т. 3, С.17, 24, 26, 122; т.4, С. 138-139, т. 5, М.: «Минувшее», 2005 – С.240
9. Черейский Л.А. «Пушкин и его окружение» Изд. 2-е доп. и перераб., – Л.: Наука, 1988 г. – С. 333-334
10. Осетров Е.И. «Три жизни Карамзина», М.: Современник, 1985 г. – С. 167
11. Лотман Ю.М. «Сотворение Карамзина», М.: Книга, 1987 г. – С. 242-255
12. Власов В. «Можно быть счастливым в Знаменском…», газ. «Просторы России», №44, 29.10.1999 – С.11
13. Рыбников В.К. «Болховские истории», кн. 2, Орёл: «Картуш», 2016 – С. 16-24, 37-43, 44-51, 52-59, 60-66.
14. Жуковский В.А. «Полное собрание сочинений и писем», М.: Языки русской культуры, т. 1, 1999 – С. 596-597, 606; т.3, 2008 г. – С.285-286
15. «Планъ Орловской губернiи. Города Болхова, 1820-е гг.», СПб, РГИА ф.1293, оп.167, д. 9
16. «Спецiальная карта Западной части Россiйской Имперiи, составленная и гравированная в 1/420000 долю настоящей величины при Военно-Топографическомъ Депо, во время управленiя генералъ квартирмейстера Нейдгарта подъ руководствомъ генералъ-лейтенанта Шуберта». http://www.etomesto.ru/map-shubert-10-verst/
17. «Переписка В.А. Жуковского и А.П. Елагиной: 1813-1852», М.: «Знак», 2009, С. 443
18. Беэр М.В. «Семейная хроника Елагиных-Беэр: Воспоминания»,// «Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв.»: Альманах, М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2005. – [Т. XIV]. – С. 328
19. Емельянов В. «Записки орловского краеведа» (машинопись), Орёл, 1991, С. 128

[1]  Портрет Алексея Александровича Плещеева был ошибочно помещён в «Русских портретах XVIII и XIX веков» под именем его сына (см. В. Рыбников «Болховские истории», кн. 2, оч. «Бледный негр Плещеев», С. 60). Портрет Анастасии Ивановны из ст. Н. Верховской «Портрет дамы в белом», «Литературная Россия» №25/441 от 18 июня 1971 года. Портрет Н.М. Карамзина работы Д. Дамона-Орталани периода заграничных путешествий (см. «В поисках Карамзина» - https://www.rgo.ru/ru/event/v-poiskah-karamzina-3)

[2]  Так что Болховская земля это не только Онегинская слобода –  это место зарождения пушкинской «онегинской строфы», родная земля прообраза Татьяны Лариной и место встречи  и общения прототипов двух русских поэтических шедевров «Светланы» и «Евгения Онегина» (см. В. Рыбников «Болховские истории», кн.2, очерки  «Болховчанка Наташа Апухтина…», «В Болховском небе сияла комета», С. 16, 52)..

[3]  Кроме филологов, на это указывает и  факт, отмеченный в ст. В.Власова «Увидел опять родные места…», «Просторы России», №6, 2003, С.19, когда в 1839 сразу после торжеств на Бородинском поле Жуковский едет не куда-нибудь, а именно в Большую Чернь. 

[4]  См. очерки «По следам поручика Жуковского», «По следам штабс-капитана Жуковского» (В. Рыбников «Болховские истории», кн.2, Орёл: Картуш, 2016, С. 37-43; 44-51).

[5]  См. мой очерк «Дорога у дома» от 30.03.2018, раздел «Статьи» сайта «Болхов.ру».