Рейтинг: 5 / 5
Дню памяти Пушкина посвящается
Вот отрывки описанной Жуковским прощальной беседы двух друзей в день своего рождении и день смерти Пушкина – 29 января 1837 г: «"Жизнь кончена! " – повторил он внятно и положительно. "Тяжело дышать, давит! " – были последние слова его.
В эту минуту я не сводил с него глаз и заметил, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. …Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: "Что он?" – "Кончилось", – отвечал мне Даль…
Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти… Это был не сон и не покой! … какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: "Что видишь, друг?"»
В болховском небе сияла комета
Всякий раз, проходя мимо Спасо-Преображенского собора, каждый верующий болховчанин крестится, обратив свой взор к куполам главного храма города, а неверующий полюбуется красотой Красной Горы и устремлённого ввысь шпиля, а если и не полюбуется, то на соборные часы взглянет обязательно. Но и у тех, и у других этот мимолетный взор вряд ли вызовет ассоциацию с образом Пушкина, поскольку поэт в стихах своих был не сильно религиозен, а по молодости даже атеистичен (за что и был сослан в своё время в Михайловское). Тем не менее, предки его – православные верующие, строили храмы. Таковым был его пращур (отец щура, а щур – отец прапрадеда) стольник Иван Иванович Ржевский (1615 - 1678), построивший на свои средства в 1671 г. каменный Спасо-Преображенский собор, здесь же после своей гибели в Чигирине и погребённый. Вмурованная в опорный столп плита над его захоронением существует и поныне, в уже перестроенном к середине XIX века соборе, сменившем старый храм.
Не знаю, всем ли моим землякам известно это, но в свои школьные годы я об этом точно не знал. Тогда, видимо, об этом не догадывался и Александр Егорович Венедиктов, поскольку в его книге «Болховские куранты», вышедший в 1982 г., ничего о Ржевских нет, а первые статьи о них нашего краеведа появились лишь в 1987 г. Известно это стало не так уж давно, когда Наталья Константиновна Телетова опубликовала свою работу «Забытые родственные связи А.С.Пушкина»: Л.: Наука, 1981 г. Опираясь, в том числе, и на её исследования, в 1990 г. Александр Егорович издал уже другую свою книгу «России сердце не забудет», которая была посвящена родным и друзьям поэта, связанным с болховским краем. За четверть века, прошедшие после этого события, она оказалась несколько подзабыта, поэтому в 2014 г., в год культуры и в преддверии года литературы, обновленное издание этой книги вышло в орловском издательстве «Картуш». Встретить её в продаже можно в г. Болхове: в краеведческом музее и магазинах БЗПП. Подзабывать о Ржевских, прямых предках Пушкина, стали иногда даже некоторые краеведы.
Но Пушкин стал знаменит, не потому, что был кем-то рождён (хотя и это, само по себе, немаловажно), а благодаря своей поэзии. Вот почитайте:
«Раз в крещенский вечерок,
Девушки гадали:
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали;
Снег пололи; под окном
Слушали; кормили
Счётным курицу зерном;
Ярый воск топили…»
Даже школьники тут скажут: «Ну, какой же это Пушкин! Это Жуковский и начало его баллады «Светлана». Да, но какая поэзия, какая колдовская мелодия стиха!
Причём тут Пушкин? Тогда вот вам, уже из «Евгения Онегина»:
«Татьяна (русская душою,
Сама не зная почему)
С её холодную красою
Любила русскую зиму,
На солнце иней в день морозный,
И сани, и зарёю поздной
Сиянье розовых снегов,
И мглу крещенских вечеров».
Бесподобно! И как в тему! А почему? А потому, что истоки всё те же – баллада «Светлана». Могу точно и определённо заявить: не было бы «Светланы», не было бы и 5-й главы «Евгения Онегина», а может быть, и самого этого шедевра. В романе в стихах у Пушкина несколько ссылок на «Светлану» (глава 3, строфа V; глава 5, строфа X, эпиграф к главе 5). В комментариях к «Евгению Онегину» Набоков высказывает мысль, что «онегинская строфа» Пушкина возникла под влиянием этой необычной сонетной строфы баллады Жуковского.
«Светлана» стала созвучием образа Татьяны Лариной. Даже эпиграф к 5-й главе «Евгения Онегина» («О, не знай сих страшных снов // Ты, моя Светлана...») говорит об этом и предопределяет наличие дальнейших связей (гадание и сон), сравнение образов (Светланы у Жуковского: «Тускло светится луна // В сумраке тумана – // Молчалива и грустна // Милая Светлана» и пушкинской Татьяны: « – Да та, которая грустна // И молчалива, как Светлана, // Вошла и села у окна» (3-я глава), появление отголосков лёгкой иронии («Но стало страшно вдруг Татьяне... // И я – при мысли о Светлане // Мне стало страшно – так и быть... // С Татьяной нам не ворожить» (5-я глава).
Многие крупные комментаторы и исследователи творчества поэтов по-разному отмечали соотнесённость двух этих образов: Светланы и Татьяны. Ю. М. Лотман, например, не отвергая параллелей их народности, находил «глубокое отличие в трактовке образов: одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого – на бытовую и психологическую реальность». И это правильно. Но…
Взаимная связь образов Светланы и Татьяны и самих текстов этих произведений сложна и неоднозначна. В пушкинском тексте вначале сон переходит в явь: сбывшийся сон Татьяны пророчит гибель Ленского в сражении с Онегиным, а также замужество Татьяны (эпизод с медведем), и, в этом смысле, более судьбоносен, чем сновидение героини баллады. Затем уже явь напоминает сон: Онегин, будто жених-мертвец из баллады Жуковского, спешит на свидание с Татьяной – петербургской дамой, «идёт, на мертвеца похожий», сам же влюблён и пребывает в «странном сне». А Татьяна теперь «окружена//Крещенским холодом» (все строфы из 8-й главы) – метафора, напоминающая о гаданиях Светланы в Крещение.
Баллада «Светлана» у Жуковского заканчивается словами: «Вот баллады толк моей: //"Лучший друг нам в жизни сей //Вера в Провиденье…». Но в приведённом выше абзаце само Провидение получает большее воплощение именно в реалистическом романе Пушкина, чем в романтической балладе его друга и учителя.
Пушкин, в какой-то мере, был учеником Жуковского. Не в прямом, конечно, смысле – учеником лицея, а в более широком. В марте 1830 года Жуковский написал объяснительное письмо царю: «… те, кои начали писать после меня, называли себя моими учениками, и между ними Пушкин, по таланту и искусству, превзошёл своего учителя». При первом их знакомстве в лицее Жуковский писал: « …Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу…Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который нас всех перерастет». Только восхищение талантом, ни тени зависти – в этом весь Жуковский. А вот что Пушкин однажды писал о Жуковском брату Льву: «Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком, и человеком, да каким ещё!..»
И гениальный ученик понимал, что Провидение в реальности порой бывает удивительней, чем даже в литературных шедеврах. Подтверждением тому служит то, что два прототипа главных героинь этих произведений жили и встречались друг с другом в болховском крае (а иначе, как провидением, это не назовёшь!).
Всем известно, что прообразом Светланы была красавица Саша Протасова, племянница Жуковского по сводной сестре, проживавшая с матерью и сестрой Машей в болховской усадьбе Муратово. В тех же комментариях к «Евгению Онегину» Лотман писал: «… Именно как поэтический двойник бытового имени оно (имя Светлана) сделалось прозванием известной в литературных кругах Александры Андреевны Протасовой-Воейковой (Пушкин, конечно, об этом знал, будучи тесно связан с ее другом Жуковским, а также с влюбленным в «Светлану»-Воейкову А. И. Тургеневым и, сойдясь в 1826 г., с Языковым, который именно в это время, как дерптский студент, считал своим долгом пылать к ней страстью). А. А. Воейкова, Саша в быту, в поэтизированном мире дружбы, любви, литературы была Светлана»
Саша Протасова
Наташа Апухтина
Их встреча была ознаменована запоминающимся событием. Ему уделили строки своих главных романов и Пушкин («Евгений Онегин»), и Лев Толстой («Война и мир»). Не прошло оно и мимо Жуковского, главного его очевидца, который отметил это в строфах стихотворения, посвящённого своей будущей «Светлане» («Честные господа…»). В августе, уйдя на небосводе от соединения с Солнцем, в болховском ночном небе засияла гигантская комета 1811 года (крупнейшая в XIX веке) – воистину вестница Провидения не только грядущей войны, но и будущего появления двух русских поэтических шедевров.
Вячеслав Рыбников.